Шел я ночью из Кандавы в Ване. Вот ведь парадокс — городки маленькие, а дорога между ними совсем нет. Умные люди и при солнечном свете не любят таких долгих прогулок, да только я дурак дураком. А что делать? Времена нынче такие, что никто к себе на сеновал переночевать не пустит, а скорее кинет в тебя коробкой из под сони-эриксона. И закричит: «Проваливай, чертов черт, в свою Вану!». Я и проваливаю, мне же не страшно!
Шел я ночью из Кандавы в Ване. А ночь была такая темная, что если выпустить на дорогу черную кошку и черную крысу, то по черным сугробам крыса всю ночь будет гоняться за кошкой. Потому что в такой темноте они сами запутаются кто из них кто.
Мне стало интересно как они себя поведут, когда посветлеет. Сразу ли поменяются местами или же будут по привычке гоняться друг за другом в прежнем порядке. И так меня это заинтересовало, что я стал крепко смотреть по сторонам, чтобы разглядеть силуэты и не сводить с них глаз до самого рассвета. Ни крысу, ни кошку я не увидел — кто же их выпустит на дорогу в такое время. Зато, когда глаза привыкли к темноте, я разглядел лисицу.
Следом за ней куницу.
Синицу и еще какую-то птицу.
Волчицу и, как это ни странно, тигрицу.
Лечебную траву-медуницу.
Перешел границу, натер ключицу, зашел в больницу.
Увидел там прекрасную девицу.
Потрогал за ягодицу — угодил в темницу.
А когда судья отпустил меня под честное слово, я огляделся и никого больше не увидел. Только лишь снежные поля, силуэты деревьев и редкие огоньки у горизонта. У одного из огоньков, в маленьком домике сидел старый немец.
— Дядюшка, Ханс! — поздоровался я с хозяином, — расскажите мне про Магдалену Нойер. Почему она бегает как лиса, а стреляет как охотник? И почему от этого у нее так много золотых медалей и ни одного мужа. Тогда как братья Дукурисы и мужья знатные и медаль у них только одна серебрянная на двоих.
Старик налил мне молока, поставил миску с бобами и ломоть мягкого деревенского хлеба. Мне бы твои годы сынок, говорит, я бы и сам как Магдалена встал на лыжи. Потому что как ни крути, а на лыжах куда сподручнее сбегать к соседке за солью. И убежал.
И забрал с собою бобы, хлеб, огонек и маленький домик. Передо мною как были снежные поля и дорога, так они и остались. Только молоко старик не забрал — кружка разлилась, и от этого снег сделался еще белее. И от этой белизны грусть белая на меня накатила. Как же так, убежал старик и даже не попрощался. И как же я так невежливо без приглашения сел за стол со своими вопросами. Решил больше так никогда не делать.
Так и быть, говорю. Теперь всегда буду говорить: здравствуйте, я Зиновий, у меня в рюкзаке есть тельняшка. И как только я решил быть вежливым, сразу грусть ушла. А тут и рыбный обоз меня нагнал.
— Здравствуйте, — кланяюсь, — я Зиновий из Белорусии. А что вы везете в вашем обозе?
— Здравствуй, Зиновий, — ответил мне из темноты рыбный обоз, — мы Айвар из Маткуле и Лаурис из Кабиле. А везем мы пол тонны цемента, два самосвала песка, перфоратор и печенье. И конечно же вынуждены все это разбавлять рыбой, иначе не смогли бы мы называться рыбным обозом.
— Это как раз то, что мне нужно! — обрадовался я, — вы езжайте вперед, привезите все это домой, а я вас догоню позднее.
Рыбный обоз утвердительно кивнул, включил нитро и скрылся за поворотом. А я вновь остался один посреди полей и начал думать обо всем что произошло.
Цемент, песок и перфоратор не могли появиться случайно именно в тот момент, когда они мне больше всего нужны. Значит и все остальные встречи не были случайными или придуманными. Магдалена Нойер это немецкая биатлонистка. А поскольку недавно была олимпиада, то теперь каждый второй на этой пустынной дороге просит дядюшку Ханса рассказать о ней. Молоко — это потому что вокруг все белое. Тучи выпустили на небо луну и снежные просторы стали еще ярче, отчего показалось что молоко разлилось.
Нитро — это ускоритель на маленьких гоночных машинках в компьютерных играх. Беларусь, скорее всего от усталости. А Маткуле от Айзупе. Еще в детстве бабушка говорила — маткуле от айзупе недалеко падает. В маткуле ходить - коленки холодить. Кому спица в сапоге, а кому и дом родной — маткуле.
Вспоминая бабушкины поговорки я вышел к развилке с дорожным знаком. На знаке было написано:
И очень я испугался, потому что я на самом деле не знал куда надо идти. Умные люди уже смеются надо мною, и говорят что надо идти в Сабиле, потому что до него всего 12 километров. А до Кабиле идти три года. Но я уклонялся от усмешек. Годы нам не помеха и эти ваши километры тоже.
Из под скамейки послышался голос — а ты подбрось монетку. Куда судьба укажет, туда и пойдешь. Но этот голос я тоже не слушал. Потому что под скамейкой сидел хитрый цыган. И если я подброшу монетку — она упадет в сугроб, и пойди попробуй ее отыщи. Когда снега вокруг не меньше чем в Сибири, а светит только маленький карманный фонарик. Цыган ведь только этого и ждет, чтобы монетка упала. Сам он весною сюда придет, быстро схватит монетку и за щеку положит.
— Какая монетка? Не было тут ничего. А я просто мимо проходил, корову свою искал.
А если ты по глупости ведешь за собою корову на веревочке — то цыган тут же найдет доказательство своих слов. Скажет что это его потерянная корова (точно такое же пятно на шее) и заберет с собою. Я решил никого не слушать а вспоминать слова на буквы С и К. Если хороших, добрых слов на букву С окажется больше — пойду в Сабиле. А если иначе — в Кабиле. Ведь ничем другим эти городки не должны отличаться.
Нет такого слова «снык». Но вы сами попробуйте быстро назвать доброе слово на букву С и у вас получится снык.
И тогда я сообразил, что в Кабиле живут немного эгоистичные люди. Которые хотят, чтобы у них был и кадиллак, и крем-брюле, и карусель во дворе. А в Сабиле живут люди высокой духовности, желающие счастья и солнца каждому. Мне никак не хочется считать себя эгоистом, но ведь каждый перед этим знаком думает точно так же и сворачивает в Сабиле. Может быть оттого в Кабиле и люди такие, что никто к ним не ходит и вестей добрых не приносит.
Поднявшись со скамейки и смахнув крошки цыгану я зашагал в сторону Кабиле. Но сначала по дороге надо было нарвать добрых вестей.
Сначала нашел под снегом сухие листики того, что вся война кончилась. И никто больше во всем мире новую войну не делает.
Потом сорвал ветку уссурийского тигра. Оказывается эти звери совсем не вымирают. А сидят у себя в Уссурии, пьют чай и смотрят доктора Хауза.
Веточку концерта Мерлина Менсона в Кулдиге. Тоже добрая весть.
Целый букет законов, направленных на развитие сельского хозяйства. Среди которых попадались незнакомые мне дотации и субсидии.
Отважно полез в канаву, чтобы сорвать правила аккуратного и безопасного дорожного вождения.
Забрался на самую верхушку столетней ели, за отменой крепостничества. Но увидел, что кто-то уже давно сорвал эту весть. Судя по следам — Лев Толстой.
Я собрал такой большой букет, что уже не мог унести его. Решил оставить у дороги, чтобы другие прохожие не лазили по оврагам. А с собою из букета я захватил маленький цветочек детства. Когда вы будете идти дорогой из Кандавы в Вану — не забывайте свернуть в Кабиле и поднять веточку. Там много хорошего, каждому хватит.
Не всегда радостно на душе. Как пройду часа два, начнет спина ныть, коленки ультиматум ставить «вот сейчас начнем болеть — и что ты будешь делать?». Присаживаться снова на пять минут нет смысла. Тут есть только два варианта — либо у тебя открывается второе дыхание, либо ты терпишь и ждешь пока откроется второе дыхание. Сразу вспоминается что даже поговорить не с кем. Один ты вышел на эту дорогу, один ты и бредешь по ней. Молчи и думай.
От такого совета я настолько погрузился в мысли, что уже не различаю их. Они все живут отдельно от меня, общаются между собою, летают вокруг. А я стою в эпицентре этого маленького смерча и слушаю музыку. Долго слушаю, окунаюсь в нее с головою.
Тебе начинает казаться, что ты часы или монометр. Когда хочешь взглянуть на свои ноги — видишь двигающиеся стрелки. Вырастают длинные усы, как у железных вывесок старого Томаса из Таллина. Руки двигаются по дуге в 1/12 окружностию И тебе хочется управлять течением времени. Потому что, если руки-стрелки будут двигаться быстро, то ты взлетишь как вертолет. И будешь летать по ночному небу, пугая сов и летучих мышей.
Только надо будет обязательно включить карманный фонарик. Потому что каждый летающий самолет, вертолет или дирижабль должен включать сигнальные огни. Чтобы другие летающие могли его заметить. Особенно летающая мошкара, которая на этот свет летит и тем самым избавляет от беспокойства ночных рыбаков с грибниками.
И ночных грибаков с рыбниками.
И озорных девчишек и мальчонок.
И постовых с пигалками и малкой.
Косую быструлю и зайцливого трусца.
Берлодящего в спяге медведя.
Совящую совиным совенкам сову.
Впрочем, из всей мошкары вокруг были только бесчисленные снежинки. Ветер, который до поворота обжигал лицо, приутих. И теперь кружил эти снежинки по спиралям. Рисуя бесконечные пружинки от земли до неба. Там наверху собрались тяжелые тучи. В них было так много воды, что она превращалась в тяжелые капельки и падала вниз. Превращаясь на лету в аккуратные кристалики льда, которые уже у самой земли слеплялись вместе в белоснежный пух.
Так вот, если эти тяжелые тучи не выдержат и упадут на землю вслед за капельками — то они мягко оттолкнутся от пружинок и вернутся на место.
За этими объяснениями проходит очень много времени. А ноги твои проходят много пути. Ты рад увидеть знакомый ландшафт, и обрадовался пройденному расстоянию. Самое время найти в этом безлюдном месте небольшое кафе и выпить чашку горячего чая.
Но нет. Какими бы поворотами ни удивляла сюжетная линия, есть вещи которые никто не в силах изменить. И уютному кафе не появиться в черно-белой пустыне. Именно поэтому я иду этой дорогой. Ведь для людей безвольных — вот таких, как я — первая же усталость, неприязнь или просто падение духа приводит к срочному самолету и выезду обратно домой, под одеяло. Поэтому и вынуждаешь себя становиться на тот путь, где невозможны другие решения. Где в течении всего пути твой дух не падает, потому что некуда.
А в руках у меня был цветочек детства. Поэтому через тысячу шагов музыка приутихла, сомнения тоже. А из вихря мыслей в голову вернулись только самые радужные. Наивные как в сказках.
Когда идешь — надо обязательно кидать за собою крошки печенья (целый пакет в рюкзаке). Чтобы найти обратную дорогу.
Нельзя садиться незнакомым бабкам на протвень, показывая как ловко ты пролезаешь в духовку.
Три раза стукнуть и сказать: «кто-кто в теремочке живет?», если будет что-то похожее на него.
Добрых заблудившихся девиц надо отогреть, одарить и домой проводить. Злых и жадных заблудившихся девиц надо снегом замести, волком напугать и проучить.
Сивку Бурку, коль встретишь, надо схватить за хвост и держать крепко. Чудище поганое — схватить за хвост и тут же отпустить. Оно думает, что ты все еще крепко держишь. И с места не сдвинется, пока не сообразит что тебя давно рядом нет и по логике держать уже некому.
Гнилое Болото обходить стороной. И не разговаривать с кикиморами о политической ситуации в царстве. О кризисе на ведущих мельницах страны, откормленных бургомистрах, о беспечности королевской гвардии.
Говорящих зверей слушать и уважать. Медведей не будить, за косулями в густую чащу не бегать (только если за собою крошки кидать, камешки, гравий а еще лучше — асфальт класть за собою).
Двоим из ларца надо говорить...
Действительно, а что надо говорить двоим из ларца? Так чтобы и сладости заказать, и чтобы потом не было возмущения: «вы еще и кушать за меня будете?». Вариант попросить сладости и сразу убираться в ларец не пройдет. Если хорошо знаете объект разговора, то братьев засасывало в ларец вместе со всеми кренделями и пирогами.
Вариант попросить их где-то погулять, тоже не получится. Ты ведь собираешься есть, а они все-все делают за тебя. Должен быть обязательно какой-то хитрый способ получить выгоду от этих ребят.
Можно попросить вылечить ребенка в больнице. То есть получится, что ты сам собираешься лечить ребенка, а они сделают это за тебя. Ты сможешь вылечить сначала всех детей в городе, потом всех взрослых и даже всех врачей. Но ты никогда не сможешь потом сказать двоим из ларца убираться в ларец (а вдруг здоровье уйдет вместе с ними). И прийдется нести тебе это бремя всю жизнь — за тебя будут есть, спать, любить.
Значит надо попросить их сделать то, что не сможет уйти. А что это? Может быть минутная радость — она ведь все равно пройдет, но останется в памяти. Могут ли двое из ларца стирать память? Может быть они уже были у каждого из нас три тысячи раз? Но после очередного «Хватит! Отправляйтесь обратно в ларец!», они исчезали и у нас вновь появлялось желание их вызвать.
Решая эти вопросы усталось не замечается. Пустая серая дорога не пугает, рюкзак не так навязчиво давит вниз. Ты теперь не просто идешь из пункта А в пункт Б (этот нехитрый маршрут совсем скоро закончится, буквально за следующим поворотом). Ты теперь идешь по дороге собственной жизни.
Иду я иду, а навстречу мне хоккеисты.
— Мы идем играть в хоккей, — говорят, — а ты с нами.
— Нет, — отвечаю, — у меня нет ни коньков, ни клюшки. И соперников ваших я тоже не вижу. А самому мне враждовать с вами ни к чему. Вы хорошие хоккеисты.
— Мы тебе на ноги привяжем белок, клюшкой у тебя будет старая ветка. А соперники наши на том краю поля, — и показывают на бескрайнее заснеженное поле справа от дороги.
Побежал я занимать позицию. А надо сказать, белки на ногах очень ловко перебирают лапками по снегу и не проваливаются на тонкой корке. Я попробовал несколько простых пируэтов и даже решился на прыжок в полтора оборота — не подкачали. Вы, говорю, прекрасные белки! Если выиграем матч, я вам дам орешек. Белки одобрительно закивали и засеменили с удвоенной скоростью.
Спрятался я среди трех одиноких яблонь. Их ветви скрывали меня от ветра, а замороженные плоды спасали от голода. Единственный, кто мог нарушить мою идиллию в этом уголке — соперники. И они не заставили себя ждать. Даже при спрятавшейся за облаками луне можно было увидеть силуэты — кучей, вихрем, лавиной неслись противники с той стороны поля. Целое монголо-татарское иго!
— Надо строить крепость! — закричал я.
Сначала кладем фундамент из плотного утрамбованного снега. Затем намечаем стены. (Без заранее нарисованного плана, очень вероятно постоянная перепланировка. Поэтому сначала разберемся с коммуникациями, а затем уже поставим несущие стены.) Копаем неподалеку колодец и подводим воду в дом. На том же дыхании выводим из дому канализацию. Подключаемся к общей электрической сети, с надеждой вскоре заменить ее собственным ветряным генератором.
Со стороны противника выпиливаем в стене бойницы, с противоположной — тыльницы. Дымоход делаем в виде лабиринта. Такого, чтобы лазутчики и вражеские санта-клаусы годами ползали по трубам в поисках выхода. Вокруг дома — забор из колючих сосулек. С лицевой стороны — волнорез. Он должен принять на себя первую и вторую волну атаки. И в то же время не помешать контраковать тем, кто на своей волне.
Снежные поля сменились очередным лесом, а вместе с ними скрылись и хоккеисты. Мне так и не удалось узнать, выдержала крепость натиск кочевников или нет. Белки по инерции все еще шли вместе со мною, но понемногу увязли в снегу, свернулись комочком и заснули. Осторожно отвязал их от ботинок, положил под еловую ветку и сунул каждой в лапки по орешку. На завтрак. А старая ветка — непригодившаяся клюшка — отползла к валежнику деток искать. Я уже скрылся за поворотом, но все еще слышал ее ворчание:
Маня, хватит хрустеть под чужими ногами.
Вика, не лежи на солнце, усохнешь.
Саша, не лезь в болото, сгниешь.
Леша, не суй сучок куда попало.
Валера, ах ты старый пень, ты чему детей учишь?
Витя, будешь баловаться — пойдешь на розжиг.
Скоро и хруст веток скрылся за спиной.
У меня появились три секунды тишины.
Три секунды прошли как три года. Но это были такие три года, которые пролетели словно три секунды: успел сделать три шага, три вдоха, три раза подскользнуться. Эти пролетевшие секунды приравнивались к годам. Потому что каждый шаг проходил тысячу километров, каждый вдох снабжал кислородом маленькое европейское княжество, а о каждой опасности потерять равновесие и плюхнутся в сугроб — в Голливуде сняли по три фильма.
Эти три года и три секунды я думал три слова ёлочкой:
Что будет дальше, кого еще я встречу на своем пути? Ведь уже были и хоккеисты с белками, и старики с биатлонистками. Сивки бурки с теремочками и цыгане под скамейками. Что нового уготовила мне эта дорога?
Дорога изгибом улыбнулась (то есть, повернула ровно на столько, чтобы дугу можно было назвать улыбкой), поскольку вместо чего-то нового, меня ждал старый знакомый рыбный обоз.
Обоз уже завершил все свои дела, и теперь занимался непосредственно рыбой. Отрубал каждой голову, туловище разрезал пополам, вытаскивал все внутренности и вываливал в манке. Завидев меня рыбный обоз приветливо улыбнулся. И еще раз медленно повторил всю последовательность действий: отрубаешь голову, разрезаешь туловище пополам, кишки долой, вывалять в муке.
— Запомнил? — и рыбный обоз протянул мне нож, уступая свое место. А сам отошел к плите и поставил на огонь воду для риса.
— Как люди догадались варить рис? То есть, как их угораздило в древности взять с земли дикую травку и варить ее. Не жарить, протягивая к первобытному костру, не жевать сырой, а именно кидать в воду и кипятить.
Рыбный обоз у плиты начал классический монолог повара. А я тем временем боролся с рыбой. Вместо того чтобы выстроится очередью к разделочной доске, вся рыба сбилась в углу стола, сморела на меня круглыми глазами и шипела: мы тебе не доверяем!
— Предположим я люблю все кидать в кипящую воду. Возьму я первую попавшуюся травку под ногами — подорожник и одуванчик (под ногами на самом деле был только снег и лед) — и швырну их в котелок. Получившаяся каша не вызовет у меня никакого аппетита. И какие выводы я сделаю?
Рыбы выбрали из своего круга самого крупного самца. Он вышел из толпы и очень четко, со знанием дела показал мне жестами плавников: Нет, чувак! Мы тебе НЕ доверяем! Даже и не думай об этом.
— А вывода я могу сделать два: либо ни разу больше ничего не варить, либо упорно кидать каждую новую травку в кастрюлю. В надежде найти ту единственную, что в кипящей воде вдруг волшебно преобразится. Наивно полагать, что наши предки готовы были переварить весь учебник по ботанике. Хотя бы по той причине, что в те годы не было даже самого тоненького учебника.
Мои попытки силой и наглостью игнорировать рыбьи претензии не удались. Я лишь испачкался какой-то слизью и четко убедился — если рыба тебе не доверяет, то пиши «пропало».
— Остается только один ответ на наш вопрос: Каждый древний человек, в один и тот же день, в один и тот же час, схватил травинку под ногами, швырнул в кастрюлю и стал наблюдать. Один из тысячи людей, совершенно случайно стоял на диком рисовом болоте. И увидев результат, этот человек начал кричать «Ура! Ура! Можно варить!». Все другие люди, которые кидали в кастрюлю одуванчики и лопухи, услышали крик и поняли, что их усилия не прошли даром. Спой им песенку, это вернет их доверие.
Последняя фраза относилась в мою сторону. И рыбы тут же посмотрели на меня с интересом и ожиданием.
Я смутился. Вы сами, я уверен, тоже будете смущены после просьбы спеть песенку. Рыбам. Вы начнете писать целый лишний параграф текста, лишь бы за это время вспомнить хоть какую-нибудь песенку. Если вы, конечно же, не настоящий певец. У настоящих певцов всегда хорошая песня на языке. А у меня только
Дождливым вечером, в четвером, с четвертью
Когда ковбоям, прямо скажем, делать нечего,
Мы разыскали акварель,
Нарисовали папе дрель,
А маме разукрасили сапог!
Пора, убираться!
Уже родители, в лифт тук-тук, и в дверь тук-тук.
Над самым порогом,
Мы слышим дикий их испуг!
Пускай! Тарлам па парам!
Ты главное тикай! Тарарарам!
Весь рыбный обоз пустился впляс. К нему присоединились сугробы и деревья. Даже падающие снежинки закружились все быстрее и быстрее.
Поднялась метель.
Сквозь...
не мо...
...
...реж два...
Набеги...
...ни...
...ешь...а где?...
Вле...
видимо...
...да...ка...же...та...
...сил...
нет...
Швейцар с зонтом на обочине дороги — маленький островок спасения от белого кошмара. С виноватой улыбкой я залез к нему под зонт, но швейцар даже не взглянул на меня. Его усатое лицо осталось равнодушным с оттенком собственной важности и должности. Я зачем-то отряхнул снег с капюшона и ботинок. Бесмысленно — тут же вновь шагнул в круговорот.
Если...
...же...
...вы...
там...
Слышь...кто...
...пляшь...
...дома...
Иш...нам...
А сейчас...де...
чуству...те?
Стихает ведь?...
Кончилась метель. Выжил.
Вот уже и знакомый поворот. Мы сюда с братьями бегали по девкам из сельской школы.
Вот соседский дом — новый год давно прошел, а на их окнах до сих пор играют гирлянды.
Вот огромный каменный замок. В котором живет самый настоящий король.
Вот уже до меня доносятся песни и смех.
Вот запах сырного пирога и свежего мяса.
Вот скрипучая калитка.
Эй! Встречайте меня! Я дома!
Конец.
